Давным-давно в самом начале двадцатого века жил в небольшом хуторке неподалеку от станицы, которую все тогда величали Усть-Лабой, развеселый казак. Высоченный, косая сажень в плечах. А голос спокойный, теплый, словно медовый. Да и сам он как солнышко ясное: непокорные вихры так и вьются на ветру огненным пламенем, и рыжая борода. Все в руках его спорилось, за что бы ни принялся кубанский богатырь. И по дереву умел мастерить, и сапоги починить без труда мог, и песню разудалую запеть. Одна беда – ноженьки слабые были. С ранних лет недуг не позволял вволю на коне лихом прокатиться. Но не привык лежать казак на печи – дело прежде всего. В небольшом хуторском колхозе казак работал пожарным.

Это мой прапрадед Захар Ефимович Воронов. А небольшой хуторок – славный кубанский уголок - Аргатов (ныне хутор Октябрьский). Получается, меня назвали в его честь!

В далеком 1941 году моему прапрадеду было уже 43 года, но он один из первых пришел в сельсовет, чтобы попроситься на фронт. Ему строго-настрого посоветовали позабыть и о заявлении, и о мобилизации: «Какой ты воин, годы не те, да и здоровье – неважнецкое. Захар, ты здесь нужнее. Случись в хуторе пожар – что делать будем? Сгорим ведь! Без огнеборца никуда!

Захар, казалось, оставил всякую надежду попасть на фронт. Так же как и обычно ходил на службу, но все тревожней и тревожней становилось на сердце, когда слушал радио. Жена его, Прасковья, часто вспоминала, как он отводил глаза, полные слез и молча выходил из хаты. Переживал, ночами не спал.

- Чувствовала я, что всеми силами души он рвется туда, где уже полыхает, где горит родная землица. Рвался, чтобы спасти, защитить, «погасить пожар», зажженный фашисткой нечистью.

Когда немцы оккупировали южные территории страны и буквально стояли на пороге родного района, Захар написал второе заявление. Приняли! Он и еще несколько хуторян самостоятельно выдвинулись в часть. Но, не пройдя на полпути в районе хутора Железный и станицы Воронежской были схвачены гитлеровцами. Дальнейшие события, к великому нашему сожалению, можно восстановить только по разрозненным воспоминаниям местных жителей. Известно, что зимой 43 года немцы держали советских военнопленных в местном храме. Возможно, именно там и нашел свою мученическую смерть схаченный фашистами дед Захар.

Но существует еще одна версия, по которой Захар Воронов и его земляки, плененные немцами, были угнаны по направлению к Крыму. Но она не получила никаких документальных подтверждений, поэтому сегодня мы не можем рассматривать ее как основную.

Бабушка Прасковья всю жизнь ждала его с войны. По данным военных архивов Захар Воронов пропал без вести осенью 43-го.

В непростое для страны время пришлось моему папе Анатолию проходить срочную службу. Вторая чеченская кампания – этими словами все сказано.

Ему было всего тринадцать, когда за сотни километров от маленького кубанского хуторка началась Его война. Как и любой мальчишка-подросток, он все дни напролет пропадал на улице и совсем не смотрел телевизор. Тревожные новости из «горячей точки» проходили мимо его ушей.

А через шесть лет он посмотрел в лицо войне своими голубыми, как небо, глазами. Чечня. Грозный. Площадь Минутка. Триста двое суток в огне, и всего одно письмо домой. Он боялся написать матери, где он. Боялся, потому что больше всего на свете не хотел знать, что она плачет. А она, словно чувствуя неладное, каждый вечер роняла горькие слезы в подушку. Плакала и все спрашивала мужа: «Почему он молчит?» Когда напряжение в доме стало невыносимым, отец поехал в военкомат. «Не пишет солдат? Не беда. Мы ему в часть позвоним - и письма посыплются одно за другим. Да у вас скоро времени не хватит читать все его весточки», – успокаивали военные, проверяя данные о месте службы. Но через несколько минут улыбка сошла с их лиц: «Отец, иди и успокой жену. Ваш парень в Чечне. Не до писем ему».

Эти слова, произнесенные уже не бравурным, а каким-то холодным, как показалось тогда отцу солдата, голосом, разделили жизнь одной отдельно взятой кубанской семьи на «До» и «После».

Потом он признался, что, когда командир части предложил срочникам «горячую» командировку, согласился одним из первых и дал слово ничего не говорить об этом решении родным. Лишь в самом конце службы парень не выдержал и написал матери единственное письмо. Буквы прыгали перед глазами, он закусывал губы и старался писать не о службе, а о том, что скучает, что ждет с нетерпением возвращения. «Как там сестренка, как малыш-племянник? Поцелуй их от меня. Я вас очень люблю!»

Он вернулся домой – без единой царапинки, возмужавший, крепкий. О Чечне вспоминает редко, а когда его пытаются вызвать на откровенный разговор, отшучивается: «Все нормально».

Однажды он сказал: «Батяня-командир на одном из последних построений начал перед нами, пацанами, извиняться: «Простите, сынки, но медаль пришла всего одна. Будь моя воля, я бы каждому из вас орден дал».

Это рассказ о моих прапрадеде и отце, которые оба воевали. Один на Великой Отечественной войне. Другой - в Чеченской Республике.